Варшава - курс на Берлин - Януш Мейснер

Уже было заговорили пушки одного из "илов", ударили по танкам, но в это время поручник Китаев, дав полный газ, стал быстро уходить на юг. За мим, подчиняясь команде, один за другим последовали остальные три "ила". За штурмовиками, как на невидимом буксире, - "яки". Машины вытягиваются в длинную цепочку, чем-то похожую на огромного сказочного дракона, расчлененного на части.

Китаев снова делает разворот, пролетает над шоссе и приближается к реке, где притаились вражеские танки. Семь частей расчлененного дракона следуют за "им с равными интервалами.

Внезапно "ил" Китаева стремительно понесся к земле. Началось! "Черная смерть" мчится прямо на устремленные на нее жерла пушек. И вот уже из-под крыльев скользнули реактивные снаряды. Заговорили пушки штурмовика, зачастили, захлебываясь, пулеметы.

В тот же миг с земли бешено загрохотали зенитки. В сплошном облаке разрывов штурмовик, словно огромный снаряд, с нарастающим ревом мчался навстречу огненному потоку. Казалось, он вот-вот пробьет густые кроны деревьев и врежется в землю.

Но нет! Вот, почти задевая макушки деревьев, машина взмывает вверх. За первым, наметив цель, яростно устремляется вниз второй штурмовик.

И снова в последние доли секунды, буквально в десяти метрах над деревьями, следующий штурмовик, выпустив реактивные снаряды, уходит в сторону. То же повторяет четвертый.

Шквальный огонь с земли слабеет с каждой минутой. Вот уже видны только отдельные вспышки. Вот уже сквозь густые кроны деревьев пробивается багрово-красное пламя.

Теперь устремляется к земле "як" подполковника Талдыкина. От торопливой дроби его пушек затрепетали верхушки сосен, уже дымится земля и вспыхивает пламя новых пожаров.

Длинной очередью хорунжий Габис опережает уцелевшие танки, пытавшиеся открыть огонь по самолетам.

Хорунжий Човницкий зорко следит, не появятся ли фашистские самолеты. Но в воздухе ни одной чужой машины. Командир звена "илов" быстро сокращает интервал между самолетами, а Баев уже ныряет на своем "яке", нажимая на гашетку. Над лесом все выше и выше поднимается черный столб дыма.

"Легче будет прицеливаться", - дума.ет Човницкий, глядя на столб дыма. Но вот и его очередь. Вниз! Машина послушно опускает нос и со свистом набирает скорость: гудит антенна, вибрирует корпус. На какую-то долю секунды Човницкий видит набирающий высоту самолет Баева и тут же нажимает на обе гашетки. От выстрелов "як" весь дрожит. В грохоте очередей можно различить торопливый басок пушки и звонкую трель пулемета. Сквозь кроны деревьев уже видны серые корпуса танков. "По ним! - думает Човницкий. - По ним!" И в ту же минуту о,н замечает, что земля совсем близко: срезанные рыжеватые стволы сосен, зеленые ветки. Даже коричневые шишки быстро растут в глазах, мчатся прямо в рамку прицела и вот-вот расплющатся в ней при столкновении.

Ручку на себя! Хорунжий инстинктивно тянет ручку, опережая мысль о маневре. "Як" послушен и ловок, он, как буря, проносится над самыми верхушками деревьев и взмывает вверх. Човиицкий с облегчением вздыхает: "Пронесло!"

В это время "илы" снова атакуют, выпуская последние реактивные снаряды. Вслед за ними - истребители. Теперь Човницкий стреляет уже экономнее. Надо на всякий случай оставить кое-какой запас: и на обратном пути штурмовики не должны оставаться без прикрытия.

Возвращение домой проходит спокойно, если не считать обстрела над немецкими позициями в районе Свежа. Огонь, открытый гитлеровцами, совсем слабый, совершенно не стоящий внимания. Бронированные "илы" даже не меняют курса; истребители, летящие по сторонам и выше их, сманеврировав, легко уходят из зоны огня.

Вот уже и Желехув. Издалека видно сизо-зеленое поле аэродрома в Задыбе-Старе. Зайдя против ветра, самолеты один за другим, идут на посадку.

Задание выполнено.

Патрульный полет над Варшавой

24 сентября 1944 года в 12.00 с аэродрома в Задыбе-Старе поднялось звено истребителей под командой майора Вихеркевича. Летели попарно - майор Вихеркевич с подпоручником Подгурским и подпоручник Поручничак с подпоручником Лобецким. Летчики должны были патрулировать над Варшавой и вести борьбу с вражескими самолетами, обстреливавшими и бомбившими позиции повстанцев.

- Это был мой шестой боевой вылет, - рассказывает мне Вихеркевич (теперь он уже полковник). - Всего лишь шестой, так как в сентябре тридцать девятого... вы ведь сами знаете, летать было не на чем.

Да, я знаю об этом. Горсточку польских летчиков, которые имели возможность летать в первые дни войны, сражаться с врагом, все считали счастливчиками. Вихеркевич, тогда еще поручник, не относился к числу этих "избранников судьбы". Я встретил его во время нашего отступления из Демблина, - кажется, под Коцком, а может, и под Влодавой или Красныставом, когда уже не было никаких сомнений в том, что мы разбиты. Он выполнял какое-то задание по эвакуации и старался выполнить его как можно лучше и добросовестнее.

Сегодня, вспоминая прошлое, мы оба видим, каким ненужным и нелепым было это поручение; но в то время оно казалось нам важным и ответственным. Именно чувство ответственности заставило тогда поручника Вихеркевича остаться в тылу. Он считал, что должен во что бы то ни стало выполнить приказ. 1939 год разлучил нас с Вихеркевичем. И только сейчас, в Модлине, я наконец снова встретил его, уже как командира полка "Варшава". Мы вспомнили нашу давнюю мимолетную встречу в дни сентябрьской катастрофы.

О своей судьбе он рассказал мне в нескольких словах, сжато и без излишних лирических отступлений.

Когда я спросил его о патрульном полете над пылающей Варшавой, Вихеркевич посмотрел на меня с улыбкой:

- Вы будете об этом писать? Я утвердительно кивнул.

- Я не сумею рассказать об этом так, как хотелось бы. Вы уж сами продумайте, что надо, а что не надо описывать, и выбросьте все лишнее - все, что смахивает на фразерство и ложную патетику о несокрушимой отваге. Я не переношу этой чепухи...

Он замолчал и пристально посмотрел на меня.

Я поспешил успокоить его:

- Постараюсь не переборщить.

И полковник стал рассказывать.

...Началось это не совсем обычно: в самолет его посадили механики, потому что сам он не мог без посторонней помощи залезть в кабину. В последний день перед вылетом на фронт он на Гостомельском аэродроме, под Киевом, растянул себе связки в колене. Врачу об этом, разумеется, не сказал: дьявол его знает, что тому могло прийти в голову. Вдруг еще отправит в санчасть, а то и в госпиталь!

- В такую минуту, вы понимаете?!

Из-за такого пустяка смешно было отказаться от полетов. При ходьбе колено, конечно, побаливало, но в самолете он без труда мог пользоваться педалями управления. Труднее было влезать в кабину и вылезать из нее. Но он доверял механикам, и они его не выдали.